Соседский пес (электронная)

Звонок в дверь звучал непривычно требовательно и громко.
Отчего-то испугавшись, Вера Петровна, наскоро сунув ноги в шлёпанцы и, застёгивая на ходу халат, поспешила в прихожую. Она заглянула в глазок и, помедлив всего минуту, обречённо повернула ключ в замке. Замок тихо щёлкнул и дверь, подгоняемая нетерпеливой рукой извне, рывком распахнулась.

На пороге стояла Клава, соседка по подъезду, живущая двумя этажами выше. Глаза её возбуждённо блестели, волосы, обычно аккуратно уложенные в сложную замысловатую причёску, сейчас были небрежно откинуты на спину. Полузастёгнутый, атласный халат с красными драконами на жёлтом фоне, бесстыдно распахнулся, открывая чужому взору шёлковое, дорогое бельё на теле уже далеко не молодой, но не желающей этого признавать женщины. Клаве сейчас было абсолютно наплевать, как она выглядит.

— Вера Петровна! Вера Петровна! Вы слышали?

— Господи, что случилось, Клава? — Вера Петровна, хоть и напряглась внутренне, испытывая некоторое волнение, которое невольно передалось ей от не в меру возбуждённой соседки, всё же про себя осудила ту за распущенность и несдержанность в выражении чувств.

— Кузнецова убили! — Клава, блестя глазами, чуть не схватила Веру Петровну за рукав, но та успела уклониться.
— Какого ещё Кузнецова? — устало и обречённо спросила она, понимая, что теперь быстро отделаться от Клавы не получится.

— Соседа вашего, из шестой квартиры. Пошёл вчера с собакой гулять, ну с этим своим велосипедом горбатым, а его убили. В парке нашем, хулиганы, наверно. Нашли его сегодня, милиция вон приехала, ходят по квартирам, спрашивают, кто да что; а я ведь поцапалась с ним вчера. Вы, наверно, слышали? — с тревогой заглянула она в глаза Вере Петровне.

— Ничего я не слышала, Клава. — Вера Петровна уже начинала терять терпение, но по её всегда спокойному лицу этого заметить было нельзя.

Уж что-что, а владеть своим лицом она умела профессионально. Вера Петровна уже 30 лет работала в школе, преподавала математику и физику в старших классах. Там без этого навыка было бы трудно выжить.

— Ах, ну да, вы не слышали! Это и не удивительно. — как бы с издёвкой произнесла Клава.

Вера Петровна, прислонясь к стене, еле сдерживала раздражение. Какое ей дело до Кузнецова? И до Клавы? И кто с кем и почему «поцапался»? Она всегда держалась отстранённо от соседей и не участвовала в достаточно активной «общественной» жизни многоквартирного дома, в котором прожила уже ни много ни мало около двадцати лет.
Ей были неинтересны соседские склоки и сплетни, она считала себя выше и относилась к соседям несколько свысока, с чувством превосходства. Они это чувствовали и не любили, за спиной называя «учёной дурой».

Своей холодностью и отстранённостью она в принципе добилась того, чего хотела: её оставили в покое, совсем одну. Всё общение с соседями ограничивалось весьма сухими приветствиями при встрече. Это её вполне устраивало, и вот только Клава, то ли не чувствовала её высокомерия, то ли ей было всё равно, с упорством продолжала «общаться» с неразговорчивой соседкой.

— Ой, ну что же теперь со мной будет? — Клава уже готова была разрыдаться, её выпученные глаза начинали краснеть, толстоватый нос угрожающе зашмыгал, и вот сейчас Вера Петровна не на шутку испугалась. Не хватало ещё, чтобы эта дура здесь разнюнилась, тогда придётся её утешать, а это уже было чересчур.

— Да что вам будет, Клава? Вы-то тут причём? Возьмите себя в руки. — подчёркнуто спокойно ответила Вера Петровна.

— Я же вчера кричала на весь подъезд, что убью и его и его паршивого пса! Все же слышали, весь дом! Его поганый пёс Муську мою вчера порешил во дворе, хватанул за шею и как тряхнёт, паразит, и нет Муськи.

— Ну, успокойтесь, пожалуйста, Клава. Неужели вы думаете, что в милиции всерьёз решат, что вы за какую-то кошку человека убили? Это же смешно, в конце концов. — Вера Петровна раздражалась всё больше.

«Кошку порешил? Тоже мне горе». — подумала она про себя.

А Клава, как будто не слыша раздражения в её голосе, с надеждой вглядывалась в непроницаемое лицо своей соседки, как будто именно от неё зависела её судьба. И не отыскав на строго-отрешённом лице долгожданной поддержки, она как-то вдруг поникла, лицо её некрасиво сморщилось и, всхлипнув, она вдруг припала на плечо к Вере Петровне и громко в голос разрыдалась.

Чувствуя себя неловко в подобной ситуации, не зная, как успокоить разошедшуюся не на шутку Клаву, и почувствовав вдруг себя бессердечной и бесчувственной, Вера Петровна приобняла её за плечи.

Чувство неловкости от этой невольной близости не проходило и уже, не имея сил этого выносить, Вера Петровна попыталась мягко отстранить от себя рыдающую Клаву. Но та, оттолкнув её руки, вновь приникла к плечу, громко завывая.
Что-то в том, как она выражала непонятное ей горе, претило Вере Петровне и вызывало чувство брезгливости.

Клава, живя одна после двух бурных, коротких браков, вела довольно распущенный образ жизни. Вереница мужчин прошла через её одинокую спальню. и ни один из них не задержался надолго. Одинокая, неустроенная женщина начала потихоньку попивать, пребывая в полной уверенности, что никто не догадывается о её тайном пристрастии, хотя все соседи уже давно, шушукались за её спиной, то жалея, то осуждая непутёвую соседку. Вот и сейчас, в столь ранний час, от Клавы исходил довольно ощутимый запах дешёвого портвейна.

Вера Петровна, которая всегда держась в стороне и от Клавы и от всех остальных, почему-то вызывала прилив доверия у Клавы, хотя никогда её к этому не поощряла. Довольно часто под разными предлогами Клава забегала на минутку и в результате задерживалась и на две, а то и на все полчаса. Вера Петровна, из вежливости её выслушивая, всегда облегчённо вздыхала, закрывая за той дверь. Каждый раз она надеялась, что Клава больше не придёт, но та приходила снова и снова, не замечая вежливой отстранённости Веры Петровны.

Вот и сейчас, рыдая на её сухом плече, Клава ждала от слов поддержки, а та не могла себя заставить выдавить даже слово. Молчать больше было неловко, и Вера Петровна, запинаясь, пробормотала:

— Клавочка, ну что вы, успокойтесь.

Ей хотелось сейчас ударить эту несдержанную женщину, настолько неприятна была эта вынужденная близость.
Похлопав успокаивающе Клаву по плечу, она решительно отошла от неё и, облегчённо вздохнув, села на диван.

Та, неожиданно утратив опору, поникла ещё больше и, закрыв залитое слезами лицо руками, так и стояла, ссутулившись, рыдая в ладони.

Глядя на неё, Вера Петровна почувствовала вдруг жалость и, налив стакан воды, протянула Клаве.

— Ну, выпейте, станет легче.

Клава, всхлипывая и вытирая по-детски глаза кулаком, взяла, наконец, стакан, и жадно, громко глотая, почти залпом осушила его.

Вера Петровна почувствовала вдруг, что этот детский жест, лишённый взрослого притворства и желания выглядеть хорошо, неожиданно тронул её, напомнив сына. Не того сильного, жилистого и грубоватого мужчину, каким он был сейчас, а того маленького, уязвимого мальчика, которого она, наверно, недостаточно часто жалела, стараясь вырастить сильного мужчину.

Как часто, будучи малышом, он вот также смахивал слёзы кулаком, стоя перед ней, такой принципиальной и строгой матерью, не желающей ему потакать ни в чём, всё ещё надеясь на то, что его пожалеют и приласкают. Позже он уже разучился плакать и перестал ждать от неё ласки и понимания. Сын вырос сильным, таким, как она и хотела, но теперь она всё чаще и чаще с тоской думала , что упустила что-то в его воспитании, не научив сочувствию и любви.

Выучившись на геолога, он постоянно пропадал в экспедициях. Матери писал редко и в его скупых, как будто обрубленных строчках она не могла найти опору своему одиночеству и тоске, которая всё чаще и чаще наведывалась к ней. Втайне она мечтала о внуке, хотелось, чтобы в жизни появилось, наконец, существо, которому можно было отдать всю нерастраченную нежность сердца, которую она так тщательно всегда скрывала от всех, даже от собственного сына.
Ей всегда хотелось быть и, главное, казаться сильной и неуязвимой, и ей это удавалось. Во всяком случае, никто не мог похвастаться тем, что когда-нибудь видел, как она плачет.

Вырастив сына и выпустив его в жизнь, она осталась совсем одна. Годы, одиночество, надвигающаяся старость делали своё дело. И частенько, в бессонные ночи, вспоминая свою юность, своего мужа, умершего так рано, и, наконец, сына; она всё чаще и чаще засыпала в слезах. И не было никого рядом, кому она могла бы доверить свою боль. А внук или внучка могли стать объектом её любви и заботы, уж сейчас она не стала бы скрывать от них свою любовь. Но сын, мотаясь по экспедициям, так до сих пор и не женился, и её мечты так и оставались мечтами, лишь добавляя ещё больше боли.

Клавин голос вдруг оторвал её от грустных мыслей:

— Ой, извините, Вера Петровна, что-то я совсем расстроилась и вас взбулгачила. Простите меня, нервы что-то ни к чёрту последнее время. Пойду я, разузнаю, что да как.

С облегчением закрыв за ней дверь, Вера Петровна пошла на кухню и налила себе стакан цветочного чая.

— Вот бедоносец-то.

Усевшись за маленький, угловой кухонный столик, Вера Петровна попыталась осмыслить новость, которую принесла ей Клава.

Кузнецов жил в соседней квартире, на той же лестничной площадке, что и она. Это, наверно, был единственный человек в доме, который не вызывал у неё раздражения. Средних лет, моложавый, он всегда вежливо пропускал её вперёд, если они сталкивались в дверях подъезда, а однажды даже помог донести до квартиры тяжёлую сумку с продуктами.

Он был молчалив и никогда не досаждал пустыми разговорами. Почти всегда с ним рядом был белый, огромный пёс. Высоченный, с узкой, длинной головой, он был очень красив. Когда она встречала их на улице, лёгкость, с которой передвигалась эта собака, грациозный поворот головы невольно восхищали: она была очень чувствительна к прекрасному, что бы это ни было — красота заката, человека или животного.

При всей своей красоте этот пёс был такой худой, что Вере Петровне иногда хотелось спросить у хозяина, почему он так плохо его кормит, но так как она принципиально не вступала в контакт с соседями, то и не спрашивала, да и какое ей, собственно, было дело до этого.

Жили они тихо, ни шума, ни лая она никогда не слышала из их квартиры, хотя живущий выше этажом маленький, лохматый пёсик частенько изводил её слух своим звонким, заливистым лаем. Тишина же, царящая в квартире Кузнецова и его собаки, импонировала ей и вызывала невольное уважение к этому псу.

Она не помнила, чтобы хоть кто-нибудь приходил к соседу, вероятно, он был таким же одиночкой, как и она.
Да, пожалуй ей было жаль его, приличный был человек, ненавязчивый.

Помыв стакан, Вера Петровна стала собирать проверенные тетради в сумку, завтра у неё был первый урок в девятом классе, самом боевом и строптивом.

А когда к ней пришли из милиции и стали спрашивать, что она знает об убийстве соседа, она с чистой совестью отвечала, что ничего не слышала, не видела и не знает, и это была правда. Сколько её не сверлил глазами молоденький оперуполномоченный, взгляда она своего не отводила, и смутить её ему не удалось. В конце концов, он убрался восвояси ни с чем.

КОНЕЦ ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ОТРЫВКА